Царь Каменных Врат - Страница 60

Она махнула рукой и закрыла глаза, не в силах говорить. Потом сделала глубокий вдох и медленно выдохнула.

— Как там, солнце светит?

— Светит.

— Люблю смотреть на солнце над горами. Посмотришь, и жить хочется. Ты уже ел?

— Нет.

— Пойдем тогда на кухню, поищем чего-нибудь. А поедим в висячем саду.

Они сели в тени пышного цветущего куста. Райван прихватила с кухни черный каравай и сыр, но они не спешили приняться за еду — хорошо было просто посидеть в молчании.

— Я слышала, тебе повезло, — сказала наконец Райван. — Как твой бок?

— На мне все заживает быстро. Рана неглубокая, и шов держит хорошо.

— А мой сын Лукас ночью умер. Гангрена... пришлось отнять ему ногу, но это не помогло.

— Мне очень жаль, — пробормотал Ананаис.

— Он был храбрый мальчик. Теперь у меня остались только Лейк и Равенна... а скоро не останется никого. Как же мы дошли до этого, Черная Маска?

— Мы допустили к власти безумца.

— К власти? Мне думается, правитель имеет ровно столько власти, сколько мы ему позволяем. Может ли Цеска двигать горы? Может ли он погасить звезды или велеть дождю пролиться? Он всего лишь человек — и если бы все перестали его слушаться, он пал бы. Но люди слушаются его, верно? Говорят, у него в армии сорок тысяч человек. Дренаев, готовых воевать с другими дренаями. В надирских войнах мы хотя бы знали, кто наш враг. А теперь врагов нет — только бывшие друзья.

— Что я могу тебе ответить? Ничего. Тебе бы с Тенакой поговорить, а я только воин. Учитель когда-то говорил мне, что у всех хищников глаза смотрят вперед: у львов, у коршунов, у волков и у людей. А у тех, кем они питаются, глаза расположены по бокам, чтобы лучше замечать охотников. Он говорил, что человек ничем не отличается от тигра. По натуре мы убийцы, и нам всегда мало. Все герои, которых мы помним, служат примером нашей любви к войне. Друсс, на изображение которого ты смотришь в зале совета, был величайшей убойной машиной всех времен.

— Что ж, это верно. Но есть разница между Друссом и Цеской. Друсс всегда сражался за свободу.

— Не обманывай себя, Райван. Друсс дрался, потому что любил это дело, — у него это хорошо получалось. Вспомни его историю. На востоке он сражался за тирана Горбена, стирая с лица земли города, селения и целые народы. И даже не думал оправдываться за это — не оправдывайся и ты.

— По-твоему, нет на свете истинных героев?

— Какие там, к черту, герои! Райван, зверь сидит в каждом из нас. Как бы мы ни старались, мы то и дело бываем подлыми, мелочными или ненужно жестокими. Мы не хотим этого, но так уж мы устроены. Почти все герои памятны нам как раз потому, что они победили, — а побеждает лишь тот, кто не знает жалости и думает только о себе. Таким был и Друсс — и друзей у него не было, только почитатели.

— Сможем ли победить мы, Ананаис?

— Нет. Но мы можем задать Цеске такого жару, чтобы победить смог кто-то другой. Мы не доживем до возвращения Тенаки. Цеска уже в пути — но мы можем связать ему руки, порядком измотать его и поколебать славу, которой он окружил своих полулюдов.

— Даже «Дракон» не выстоял против этого зверья.

— «Дракона» предали, выманив его на открытое поле, и многие его воины тогда уже состарились. Пятнадцать лет — долгий срок. Это был уже не тот «Дракон». Настоящий «Дракон» — это мы, и, клянусь богами, мы им покажем!

— Лейк придумал какой-то самострел и хочет показать его тебе.

— Где он?

— В старой конюшне на южной стороне. Но отдохни сперва — ты совсем измучен.

— Ладно. — Он встал, пошатнулся и рассмеялся. — Старею я, Райван. — Он прошел несколько шагов, потом вернулся и положил свою огромную руку ей на плечо. — Я не мастер выражать сочувствие, но мне очень жаль Лукаса. Он был хороший парень и делал тебе честь.

— Ступай отдохни. Времени все меньше, и нам нужна твоя сила. Я полагаюсь на тебя — мы все на тебя полагаемся

Когда он ушел, она стала у стены и устремила взгляд на горы.

Смерть подошла совсем близко, но Райван было все равно.

Тенаку-хана трясло от ярости. Он стоял, прикрученный сыромятными ремнями к стволу вяза. Пятеро мужчин, сидя у костра, рылись в его седельных сумках. Небольшой запас золота уже лежал около вожака — одноглазого и коренастого. Тенака сморгнул кровь, натекшую в правый глаз, стараясь не думать о боли в избитом теле.

Он был слишком занят своими мыслями, когда ехал через лес, и камень из пращи, попав в висок, выбил его из седла. В полубеспамятстве он все-таки вытащил меч и убил одного разбойника, но остальные повалили его и принялись молотить дубьем. Последнее, что он слышал перед погружением во мрак, было: «Он убил моего брата. Стойте — он нужен мне живым».

И вот он привязан к дереву всего в четырех днях пути от Скодии, накануне мучительной смерти. Досада терзала его, и он вился в своих путах, но они держали крепко. Ноги болели, спина горела огнем.

Одноглазый подошел к дереву. Лицо его свела судорога гнева.

— Хряк надирский, ты убил моего брата! — Тенака молчал. — Ничего, ты за это поплатишься. Я изрежу тебя на куски, поджарю твое мясо на огне, а потом тебе же и скормлю. Что скажешь на это?

Тенака молчал, и разбойник двинул его кулаком. Тенака напряг мышцы живота, но боль от удара была жестока. Он опустил голову, и вожак ударил его в лицо.

— Отвечай, дерьмо надирское!

Тенака сплюнул кровью и облизнул распухшую губу.

— Ничего, заговоришь еще! Будешь мне петь всю ночь до рассвета.

— Выколи ему глаза, Бальдур! — крикнул кто-то из разбойников.

— Нет. Я хочу, чтобы он все видел.

— Тогда один выколи.

— Один? Это можно. — Бальдур вытащил кинжал. — Ну как, надир, повесим тебе глаз на щеку?