Царь Каменных Врат - Страница 57

В середину розы можно было попасть только двумя путями — через долины, именуемые Тарск и Магадон.

Пожалуй, все. Катан вернулся и доложил Декадо о своих неутешительных наблюдениях.

— Во внешнем кольце гор имеется девять широких долин и множество узких. И даже во внутреннем кольце вокруг Кардулла существуют две возможных линии атаки. Нам не удержать даже одну из них. Нельзя планировать оборону, если она может иметь успех лишь в одном случае из двадцати — под успехом я разумею отражение врага.

— Никому ни слова об этом, — приказал Декадо. — Я поговорю с Ананаисом.

— Как угодно, — холодно молвил Катан.

— Извини, — улыбнулся Декадо.

— За что?

— За то, что я такой.

Декадо поднялся по склону до места, откуда открывался вид на несколько расходившихся в разные стороны долин. Славная земля — все здесь дышит миром и уединением. Почва не так богата, как на Сентранской равнине к северо-востоку от гор, но заботливо возделанные усадьбы процветают, и скот тучнеет на высокогорных лугах.

Семья Декадо когда-то крестьянствовала далеко к востоку от этих мест — должно быть, любовь ко всему, что растет, передалась ему в самый миг зачатия. Он присел и зарылся в землю своими сильными пальцами. Это суглинок, и трава на нем растет густая и сочная.

— Можно я посижу с тобой? — спросил Катан.

— Сделай одолжение.

Они помолчали, глядя на стада, пасущиеся на дальних склонах.

— Мне недостает Абаддона, — сказал внезапно Катан.

— Да, он был хороший человек.

— Он был провидец — но не обладал ни терпением, ни истинной верой.

— Как ты можешь говорить такое? Его веры достало на то, чтобы заново возродить Тридцать.

— Вот именно! Он верил, что зло можно побороть только силой, — наша же вера утверждает, что лишь любовь может победить зло.

— Бессмыслица какая-то. А как же быть с врагами?

— Превращать их в друзей. Разве это не наилучший способ?

— Красивые слова, но обманчивые. Нельзя стать другом Цески — ты либо делаешься его рабом, либо умираешь.

— Так что же? — улыбнулся Катан. — Исток правит всем сущим, и что наша жизнь в сравнении с вечностью?

— Значит, умирать не страшно?

— Конечно, нет. Исток примет нас к себе и даст нам вечную жизнь.

— А если никакого Истока нет?

— Тогда смерть еще более желанна. Я не питаю ненависти к Цеске — я жалею его. Он построил свою империю на страхе, и чего он этим достиг? Каждый день приближает его к могиле. Разве он доволен? Разве испытывает любовь хоть к чему-нибудь на свете? Он окружает себя воинами, чтобы защититься от убийц, а за этими воинами надзирают другие, выискивающие предателей. Но тогда за надзирателями тоже кто-то должен надзирать? Что за жалкая участь!

— Так, стало быть, Тридцать — вовсе не воины Истока?

— Воины, если верят в это.

— Придется выбрать что-нибудь одно, Катан.

— Пожалуй, — усмехнулся монах. — А ты как стал воином?

— Все мужчины — воины, ведь жизнь — это битва. Крестьянин бьется с засухой, наводнением, падежом и болезнями. Моряк — с морем и бурей. Мне недостало для этого силы, поэтому я сражался с людьми.

— А с чем сражается священник? Декадо взглянул в серьезные глаза Катана.

— С самим собой. Он не может переспать с женщиной, не почувствовав вины. Не может напиться. Не может наслаждаться красотой мира без мысли о том, что ему необходимо совершить какое-нибудь доброе дело.

— Для монаха ты придерживаешься не слишком высокого мнения о своих собратьях.

— Напротив — очень высокого.

— Ты был чересчур суров с Аквасом. Он ведь искренне верил, что спасает душу Абаддона.

— Я знаю, Катан, и восхищаюсь им, как и всеми вами. Это я на себя злился. Мне приходится нелегко — ведь у меня нет вашей веры. Для меня Исток — тайна за семью печатями. И все-таки я обещал Абаддону, что доведу его дело до конца. Вы чудесные молодые ребята, а я всего лишь старый вояка, влюбленный в смерть.

— Не будь и к себе слишком суров. Ты избран. Это великая честь.

— Игра случая! Я пришел в монастырь, и Абаддон усмотрел в этом больше, чем следовало бы.

— Нет. Подумай сам: ты пришел в день смерти одного из наших братьев. И ты не просто воин, а, быть может, величайший боец нашего времени. Ты в одиночку одержал победу над Храмовниками. Более того — ты развил в себе дар, которым мы, остальные, наделены от рождения. Ты явился в Замок Пустоты и спас нас. Разве все это не делает тебя нашим вождем? И если ты таков... то что привело тебя к нам?

Декадо лег на спину, глядя на собирающиеся вверху тучи.

— Похоже, дождь будет.

— Пробовал ты молиться, Декадо?

— Непременно будет — вон какие тучи.

— Пробовал или нет?

Декадо сел, тяжело вздохнув.

— Конечно, пробовал — но ответа так и не получил. Пробовал и в ту ночь, когда вы отправились в Пустоту... но Он не захотел мне ответить.

— Как ты можешь так говорить? Разве в ту ночь ты не взлетел? Разве не отыскал нас в туманах безвременья? Думаешь, это само собой у тебя получилось?

— Да, я так думаю.

— Стало быть, ты сам ответил на собственную молитву?

— Да.

— Ну так продолжай молиться, — улыбнулся Катан. — Кто знает, каких еще высот ты этим достигнешь!

Декадо усмехнулся в свой черед.

— Ты смеешься надо мной, молодой Катан! За это молитву сегодня вечером будешь вести ты — Аквасу пора отдохнуть.

— Почту за удовольствие.

В поле Ананаис пустил галопом своего вороного. Пригнувшись к шее коня, он погонял его, и копыта вовсю стучали по сухой земле. На несколько мгновений он забыл обо всем, отдавшись азарту скачки. Позади голова в голову скакали Галанд и Торн, но их кони не могли сравниться с вороным. Ананаис доскакал до ручья, опередив их корпусов на двадцать, соскочил с коня, потрепал его по шее и стал выхаживать, не подпуская пока к воде. Двое других, подъехав, спешились тоже.